По-видимому, у Паникина были и какие-то политические амбиции, но довольно скоро он понял, что я в сторонники не гожусь, тем более, что и философского таланта его не оценил. Как-то он устроил у себя в офисе встречу демократически ориентированных представителей культуры с находящимся тогда в расцвете своей известности и влияния генералом Лебедем – он уже снял свою кандидатуру, как кандидат в президенты, за что стал секретарем Совета Безопасности и заключил мир с Чечней. Лебедь многим казался реальным в самом недалеком будущем лидером России и собравшиеся за длинным столом человек двадцать или тридцать наиболее известных и любимых и в советское время, да и теперь, писателей, кинорежиссеров, общественных деятелей именно так, как будущего президента его и воспринимали. Не хочу даже перечислять фамилии приглашенных, чтобы не обижать задним числом, но все как на подбор говорили только об одном: какие деньги можно будет получить на издание их книг, на новые фильмы, на нужды театра. Ни один из собравшихся здесь лучших русских интеллигентов не спросил у этого далеко не простого армейского генерала, каким он видит будущее России, какие изменения в ее управлении, в ее внешней и внутренней политике он планирует. Так скучно и унизительно было слышать эти разговоры о деньгах от лучших русских людей, что я, с неохотой пришедший на эту встречу и уж тем более не собиравшийся выступать, попросил слова и минут пять говорил о незавидном настоящем России и сомнительных перспективах на будущее. Лебедь, перед тем явно скучавший, с интересом меня слушал. Потом в Амстердаме, встретившись со мной на юбилейной конференции владельцев мировых СМИ, куда он был приглашен в качестве почетного гостя, а я – как лауреат «Золотого пера свободы», Лебедь все старался ко мне подойти и поговорить, но нам с женой не очень этого хотелось.

Он был уже губернатором Красноярского края, преисполненным уверенности в своем политическом будущем, но, уже предупредив пару покушений на себя со стороны ФСБ, все еще не хотел понять, что Кремль довольно охотно дает «на кормление» русские губернии известным генералам – Громову, Руцкому, Шаманову, но живут они долго, не так как Лев Рохлин, только если у них нет политических амбиций. А к Лебедю перед его странной смертью и Путин приехал, так же как Черкесов случайно летел в одном самолете со Старовойтовой перед ее убийством – очень дурная примета.

Как я уже упоминал, в Грозный на первые достаточно прозрачные выборы президента Чечни от «Гласности» приехала большая международная группа наблюдателей. Реальных кандидатов были трое: Зелимхан Яндарбиев – президент Чечни после убийства Дудаева; главнокомандующий, подписавший мир с Лебедем полковник советской армии Масхадов и герой Чечни с очень неясной биографией Басаев. Странно, куда, например, исчезли все фотографии и кадры кинопленки с Ельциным на танке в августе 1991 года, рядом с которым стоит Басаев. Да и многое другое о нем можно было вспомнить.

Именно он активно воевал с грузинами в Абхазии (в неизбежном сотрудничестве с ГРУ), вообще много раз очень точно появлялся в нужном месте. Наиболее приличным из троих был, конечно, Масхадов, но и он был слишком прост и наивен – в общем-то, провинциальный советский полковник. А Чечне в это безумно трудное и сложное время, когда к ней было приковано внимание всего мира, были нужны лидеры международного класса, которых маленький, пусть и замечательно талантливый народ, просто еще не успел, не мог вырастить.

Зелимхан Яндарбиев – восторженный поэт, случайно ставший вице-президентом у Дудаева, а потом и президентом, был наименее популярным кандидатом. Зная это, он искал опору где только мог. Именно он, чтобы получить поддержку в Судане начал насаждать в Чечне ваххабизм – наиболее радикальное и агрессивное течение в исламе, до этого совершенно чуждое и горскому менталитету и национальным традициям чеченцев. Со мной и Сергеем Ковалевым он устроил слегка непристойный спектакль. Мы приехали в Грозный – город, лежащий в руинах и напоминавший кадры из виденного в детстве фильма «Падение Берлина», – в последний день перед выборами, день тишины, когда предвыборная агитация уже была запрещена. Часов в десять вечера ко мне приходит Ковалев и говорит, что нас прямо сейчас зовет в гости Яндарбиев. Я очень не хотел идти, с Яндарбиевым уже был знаком – в его родовом селе мы собирали материалы для трибунала. Он много говорил, ничем нам не помог и мне не понравился. К тому же был поздний вечер. Но Сергею Адамовичу, по его деликатности, казалось неудобным отказаться, один он идти не хотел, настаивал, чтобы мы шли вместе, и я согласился.

У Яндарбиева, куда нас долго вели в полной темноте, было шумное застолье, заставляли пить и отвечать на тосты хозяев и наши, потом появился какой-то парень с небольшой видеокамерой, что мне не понравилось, но я решил, что Яндарбиев имеет право хранить на память не только фотографии, но и видеозапись. Когда мы часа через два вырвались с этого пира, в доме, где мы остановились, нас встретили еще не заснувшие и слегка возмущенные наши спутники и хозяева. Оказалось, что наши приветствия хозяину тут же были показаны по местному телевидению, естественно, без нашего согласия (хотя предвыборная агитация была уже запрещена), и мы с Сергеем Ковалевым оказались главными сторонниками Яндарбиева. Впрочем, ему это на выборах не помогло. Все, что я пишу, конечно, не значит, что его убийство в Катаре я не считаю отвратительным уголовным преступлением и что мне не стыдно, что Россия опять, нагло и еще более откровенно, чем при Сталине продемонстрировала, что в нынешнем состоянии является родиной международного терроризма.

После избрания Масхадова президентом мы с Борисом Дмитриевичем Панкиным решили на машине ехать в Махачкалу, что по тем временам было рискованным мероприятием. Тем не менее с нами ничего не произошло и на следующий день мы были в гостях у главного дагестанского поэта, в недавнем прошлом – председателя Верховного Совета Дагестана Расула Гамзатова. Бориса Дмитриевича и Расула связывало долгое знакомство, сотни выпитых вместе бутылок – оба были большие любители, да и в целом это была единая относительно либеральная советская среда 1960-х годов. Я с Гамзатовым знаком не был, но именно его – тогда члена редколлегии «Нового мира», но при этом человека близкого к власти, попросил Владимир Яковлевич Лакшин помочь мне с адвокатом, когда я уже был не только арестован, но даже был в лагере, а мой адвокат Юдович собирался уезжать в Израиль и вел себя крайне осторожно. Таким образом, я чувствовал себя обязанным